Папа и мама — еще молодые, в невероятных, как казалось, летних одеждах, ведут меня по Баку.
Фонтан 26-ти комиссаров, в котором плавают рыбки-морковки, Литературный музей, на котором статуи невероятно красивых людей. Мне кажется, что они так похожи на маму и папу — Вагиф и Натаван. Высокие, статные: глядя на них, люди должны как будто тянуться к небу и превращаться в атлантов. Памятник Зорге — черный, таинственный, папа рассказывает про бесстрашного разведчика. Вышки Баилово — пахнет солью и нефтью, они качают бессмысленную воду, как когда-то качали нефть. Вдалеке — остров Артем.
Каждое название звучит песней, судьбой, шифровкой. Папа и мама привозят меня в Баку редко — в два, в четыре, потом уже вместе с сестрой — лет в 15, потому что лететь дорого. На 16-летие папа дарит торт с надписью – "Ираде от бакинцев". Конечно, никакие это не бакинцы дарили, это папа сам — он очень хотел, чтобы я чувствовала и прорастала в этот бесконечно прекрасный, шикарный, богатый на эмоции с короткой памятью и неблагодарным чувством превосходства город — я вам всем нужен, а вы попытайтесь меня очаровать.
В Москве бакинцы тогда собирались, как мне казалось, всюду — вот дядя Аждар — великий Аждар Ибрагимов, снявший "Любовь моя — печаль моя", "26 бакинских комиссаров" — великий, забытый, веселый. У него квартира в Козицком переулке и сварливая жена, мы ходим на его премьеры в Дом кино. Вот — шумная компания в консерватории, на вечере Узеира Гаджибекова, а то и Кара Караева — огромная певица в огромном черном платье поет что-то очень значительное, она — национальное достояние, ей хлопают стоя. Вот — разбросанные по дому пластинки Зейнаб Ханларовой, их папа заводит, пока пылесосит. Вот — Юлик, папин друг Юлик Гусман с самой смешной шуткой на свете: "Чтобы выполнить продовольственную программу, нужно холодильник подключить к телевизору". Это все бакинцы. Дядя Полад, дядя Аббас, дядя Адил — веселые взрослые с огромными глазами, привозившие гранаты и черную икру. Паюсную, вязкую, какой сейчас не делают и не купить ее, как не купить детство, ни за какие деньги, и недовольный крик бабушки: "Если не съешь икру, не дам хлеба покормить птичек!". Мне ее очень надо есть, я ее ненавижу, но у меня низкие лейкоциты или что-то там еще, я прозрачный ребенок. Поэтому бабушка по-русски, от всей души надрывается – или ешь, или убью, чтоб ты была здорова. Из Баку приезжают только красивые, невероятные гости — женщины-птицы, в разноцветных и богатых одеждах, мужчины — усачи, похожие на Боярского, я влюблена во всех.
Все — бакинцы, все — из города мечты. Самое сладкое воспоминание — мы гуляем по бульвару, ездим на ослике, продают трубочки с кремом. Не помню ни вкуса, ни запаха, но — трубочки с кремом, каких нигде не продавали. Бакинцы веселят и очень утомляют — мама плачет по вечерам, устала от нашествия желающих переночевать недельку-другую, папа пропадает днями — кого-то снова надо вылечить, сводить в ГУМ, устроить в институт, пристроить на работу. Я с удивлением прислушиваюсь к этим уже грустным разговорам — как, это же гости из города мечты. А потом все как-то резко оборвалось — бакинцами стали те, кто приехал и не хочет уезжать, но и работать как-то не очень хочет, потом — ночные звонки: выкупите у ментов, документы не в порядке — бакинцы никогда не относились к документам как к чему-то важному, это же птицы.
Продолжала читать про Зейналабдина Тагиева, про его несчастную дочь Сону, которая до смерти ходила, уже слепая, пощупать двери отнятого советской властью особняка, превращенного в музей чего-то не очень важного — то ли ковров, то ли керамики. Я все еще смотрела "Аршин мал алан" в новогодние дни, пока его еще показывали по центральным каналам, все еще обожала "Не бойся, я с тобой — как жили мы, борясь и смерти не боясь", дядя Полад смешно водил усами и пел в бутафорском дыму. Моим бакинцем по сути, хранителем духа этого удивительного города-народа стал Анар. Анар Мамедханов. Человек с именем поэта. Он уже понарошку, уже очень не по-настоящему культивировал и сохранял этот бесшабашный дух народа — в войну кормившего и спасавшего Жарова и Раневскую, кормившего и веселившего весь Советский союз — не республика, а город. Отдельный, с высокими и красивыми людьми, похожими на атлантов, говорившими на всех языках планеты, строившими и придумывавшими все, что можно построить и придумать.
А потом я приехала в Баку с сыном. Уже без памятника "26-ти комиссарам", уже без ослика на набережной город смотрел отчужденно — у него короткая память. И сын спросил: а почему все одеты в черное, все выглядят одинаково, сидят на корточках. Потому что город стал другим. Другими стали бакинцы. Потому что бакинцы — это была национальность многоголового, перемешанного, веселого, дивного народа с большими глазами, похожего на атлантов. Сейчас Баку очень красив. Даже великолепен. Весел для чужаков и очень грустен — если присмотреться. Потому что в его памяти еще остались нотки, крошечные отзвуки воспоминаний о дивном народе, когда-то построившем самый красивый город земли.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.
