БАКУ, 23 мар — Sputnik. Азиз встал у дирижерского пульта в 12 лет, благодаря смелому эксперименту его педагога и "второго отца" Владимира Неймера, который впервые в Узбекистане начал обучать дирижированию детей. Уже в 14 лет он дирижировал оперу "Кармен" Жоржа Бизе в ГАБТе имени Алишера Навои и стал стипендиатом Международного благотворительного фонда Владимира Спивакова, а в 21 — лауреатом престижнейшего международного конкурса имени Малера.
Азиз является одним из самых успешных выпускников Государственной консерватории Узбекистана. Сегодня он главный дирижер Национального симфонического оркестра страны. Он живет и работает в Германии. Но, несмотря на загруженность и тысячу километров, разделяющих Узбекистан и Германию, корреспонденту Sputnik Узбекистан удалось встретиться с Азизом в Ташкенте, во время его двухнедельного отпуска.
Беседа вышла продолжительной и обстоятельной, но на то они и герои нашего времени — о них хочется знать буквально все.
Темперамент и смелость
— Прочитав дюжину отзывов и интервью с Вами, заметила, что Вы часто говорите о неком особенном состоянии души во время дирижирования. Это ведь очень сложно все время "рвать душу ради музыки". Как Вы так живите?
— Да, вы правы, приходится многим жертвовать. На здоровье тоже отражается. И появляется усталость — и психологическая, и физическая.
— И личная жизнь от этого страдает?
— Пока на этом фоне затишье. Но мы об этом не будем говорить. Сейчас я просто восстанавливаю силы в родном Узбекистане.
Здесь все мои родные, для меня важно быть с ними рядом, хотя из-за плотного графика работы не так часто удается делать это.
— Сегодня Вы задействованы на многих европейских и даже американских музыкальных площадках. Про Узбекистан часто спрашивают?
— Мне всегда приятно, когда расспрашивают о моей стране. Больше всего в первое время задевал вопрос: "Как в Узбекистане могло произойти такое событие — появился молодой дирижер"? Для людей из Европы и Запада это удивительно.
Но очень жаль, что они не знают истории. И мне всегда приходится объяснять, что в Узбекистане долгое время была одна из самых сильных школ классической музыки.
Я им рассказываю о том, что, когда была Вторая мировая война многие профессора из Московской и Ленинградской консерваторий были в эвакуации здесь. И некоторые из них после войны решили остаться. Еще обязательно говорю о классиках узбекской музыки, которые вместе с другими музыкантами создавали традицию классической музыки в Узбекистане.
— Вы впервые вышли дирижировать оркестром в 12 лет. Это впоследствии сказалось на Вашем характере?
— Если анализировать, то конечно, такой ранний приход в профессию, повлиял на формирование моего характера. В первую очередь в том, что дирижер должен всегда следить за своими словами. Дирижер должен быть сдержан, лаконичен и говорить всегда по делу.
— А выругаться?
— Нет, никогда. Надо найти подход к каждому музыканту.
— Среди характерных особенностей Вашего дирижирования многие отмечают темперамент и смелость на импровизацию?
— Не знаю…
— А может это как раз-таки с того времени, когда Вам впервые в 12 лет доверили оркестр. И чтобы услышали взрослые тети и дяди, пришлось стать смелым?
— Эти качества приобретаются, конечно, со временем, но моим плюсом было также то, что я не боялся выходить на сцену. Особо не волновался.
Я тогда по большей степени все воспринимал, как игру. И мне нечего было терять. Мне было всего 12 лет! Я выхожу на сцену, даже если я что-то не так делаю, никто ничего не может сказать, потому что мне 12. И это одно из преимуществ начинать дирижировать с детства. Безусловно, именно это мне помогло.
Конечно, я волнуюсь и сейчас, выходя на сцену, но я никогда не волнуюсь насчет себя, я волнуюсь за то, как прозвучит произведение, как сработает все то, что было отрепетировано. Получится ли сделать форму, передать смысл музыкального произведения?
Музыкальное детство
— Насколько я знаю, Вы сначала играли на скрипке, даже занимались вокалом?
— В пять лет мама спросила меня, чего я хочу: играть на скрипке или танцевать. Почему-то мне показалось что танцевать это не мое. И меня отдали в музыкальную школу. Там я был самым лучшим учеником, мне все время ставили "пятерки". Через полгода преподаватели сказали родителям, что мне надо учиться не в обыкновенной средней школе музыки, а в специализированном музыкальном лицее имени Успенского. Туда меня взяли легко.
Но с Успенкой вначале я не очень поладил. Меня даже хотели отчислить в 3-м классе. Помню, отправляли обратно в простую музыкальную школу, рекомендовав окончить класс по какому-нибудь национальному инструменту.
Мне всегда хотелось играть свободно, музыка привлекала тем, что можно получать удовольствие через ее звучание, исполнять красивые мелодии. А мне все время говорили, что ты должен играть сначала только этюды, а потом все остальное. Помню еще, что хотел сыграть концерт для скрипки Сибелиуса, который играют в консерватории, но мне снова сказали "еще рано". Я был очень влюблен в эту музыку. И на мой взгляд было бы правильнее в музыкальных школах давать детям возможность проявить себя, вовлечь их таким образом, в прекрасный и разнообразный мир музыки.
После этого пыл к музыке поостыл, я перестал стараться. Но когда был тот педсовет и меня чуть было не отчислили, я им сказал, что все равно буду продолжать играть на скрипке, я люблю этот инструмент. И стал учить школьную программу, меньше прогуливать.
Я также очень любил петь. Хорошо получались неаполитанские песни. В 8 классе началась мутация голоса и я совсем перестал заниматься вокалом, отдав всего себя дирижированию.
Знаете, петь — это очень серьезное дело. Нужно всегда беречь свой голос. Я же, когда был подростком, курил. Разгильдяем в этом плане был, не заботился о голосе. К слову сказать, сейчас совсем не курю.
— В кругу друзей можете что-то исполнить?
— Нет, вы что?! У меня ужасный голос, зачем портить людям настроение?
— Зато у Вас, наверное, абсолютный слух?
— У меня нет абсолютного слуха.
— А я думала в дирижеры идут те, кто все слышит? Дирижирование — это техника?
— Это тренированный слух. У нас в профессии не обязательно иметь абсолютный слух. У многих великих композиторов, дирижеров и музыкантов, его не было. К примеру, у Чайковского. Желательно, конечно, иметь абсолютный слух, потому что это большое преимущество.
— Но ведь Ваши родители тоже имеют отношение к музыке? У них была своя музыкальная группа?
— Мой папа учился в музыкальной школе, он кларнетист, когда-то действительно создал свой джаз-бенд в Термезе. Мой отец жил там некоторое время, потому что дед — Хикмат Шохакимов служил начальником милиции. Сами мы родом из Ташкента.
Этот джаз-бенд играл в основном по вечерам на танцплощадках. Там они и встретились с мамой. Она, хоть и не получила музыкального образования, очень хорошо пела, у нее в нашей семье — лучший слух.
Со временем у нас образовался семейный коллектив. Моя сестра пела, она была лауреатом эстрадного конкурса имени Батыра Закирова, мой брат играл на клавишных инструментах. А я с детства мешал им, играя на скрипке, что-то пел. В общем, всегда был на подхвате.
Это было полезным, потому что, еще будучи совсем маленьким, я видел разных людей, и разных пьяных тоже (улыбается).
— А Вы не пьете совсем?
— Практически нет. Но, к сожалению, все музыканты пьют. На меня часто смотрят как на ненормального. Потому что в Европе — это ненормальное явление, если ты не пьешь знаменитые итальянские, французские вина.
— Не могу не спросить о маме, она ведь сыграла большую роль в Вашем профессиональном становлении?
— Мама очень важный человек, оберегает нашу семью, помогает всем, и я думаю, это правильно. Очень важно, когда мать поддерживает сына. Если мать хвалит сына, говорит ему, что он гениальный ребенок, он обязательно таким станет впоследствии.
Секреты мастерства
— Можете в двух словах описать, что за химия происходит с человеком вовремя дирижирования? Плохое настроение влияет на вашу работу?
— Руководствоваться эмоциями — это эгоистично. Я выхожу на сцену и в этот момент включается профессионал. Все время делать по настроению тоже неправильно, надо искать золотую середину. Вы выходите и просто исполняете. Если вы любите профессию, которую выбрали, вы преодолеваете сложности. Эмоции должны быть контролируемыми. Но у вас не должно сложиться впечатление, что я педантичен в этом вопросе.
Во время дирижирования идет одновременно и мозговая активность, и духовная. Ничто не может быть независимым, все соединяется. Это важно для человека любой профессии.
Приведу такой пример. Вспомните символику креста. Он был у племени Майя, есть у христиан, был у греков и римлян, и везде имел сакральный смысл. Но я думаю, что это прежде всего символ соединения духовного мира и материального. Важно соединить эти два начала. Когда это происходит, вы находите ответы в вашей профессии.
Когда я дирижирую одно и тоже произведение до какого-то события и после него, я нахожу что-то новое в нем. Это и есть творчество, когда происходит мой духовный рост и появляется что-то новое.
— Есть какие-то национальные особенности у оркестров?
— Да, конечно. Итальянцы, к примеру, от рождения темпераменты. И они жесты в принципе понимают лучше, потому что они часто жестикулируют при разговоре.
Немцы больше понимают слова и на них больше получается воздействовать на духовом уровне. На внутреннем языке, они ведь сдержанный народ. Но у них очень многое бурлит внутри, только надо прочувствовать.
— И вы должны довести их до такого состояния, чтобы они выплеснули эмоции? Чем этого добиться — множеством репетиций?
— Нет, что Вы. Я убедился, что чем больше репетиций в современном мире, тем хуже. Хотя нет, я оговорился. Это с плохим оркестром. Если оркестр плохой, и вы уже все отрепетировали с ним на хорошем уровне, а потом решили углубиться в детали, музыканты просто могут перегореть. И тогда не будет вообще никаких эмоций. Здесь тоже важна эта грань. А с хорошим оркестром с каждой репетицией, если даже уровень какой-то достигну, можно идти еще дальше, потому что они к этому готовы.
— Какие оркестры были лучшими?
— Есть оркестры, с которыми у меня сложились очень теплые отношения. Это Симфонический оркестр Франкфуртского радио, с ним было два концерта. Прекраснейший оркестр. И люди замечательные. У них нет никакого высокомерия по отношению ко мне молодому или то, что я из Узбекистана.
Недавно было концерт с Немецким симфоническим оркестром из Берлина в зале немецкой филармонии. Очень ответственные музыканты, если у них что-то не получается они остаются после репетиции подходят с вопросами. Идеально. Понравилось очень работать с Филармоническим оркестром Монте-Карло. В прошлом году был с ними дебют, пришлось заменять Лорина Маазеля, который, к сожалению, умер. У нас сложились хорошие отношения с музыкантами.
Терпеть не могу высокомерия. Это в странах постсоветского пространства бытует очень часто. Чего совершенно нет в Европе и Америке. Никогда не опускают тебя прилюдно и не фыркают в лицо. Но там есть другое, могут в глаза сказать что-то лестное, а за глаза иное. Я видел таких людей, которые говорили о других двояко. Разворачивался и уходил.
— Ваш преподаватель и Вы сами неоднократно говорили, что дирижирование — это профессия второй половины жизни. Тогда возникает вопрос, насколько оправдан тот эксперимент с детьми? Вы бы сами решились вовлечь ребенка в эту профессию?
— Лично я бы так не рискнул. Во-первых, у меня нет такого педагогического дара и опыта.
Во-вторых, мне кажется профессия дирижера требует очень многих качеств и жертв, человек должен посвятить все свое время изучению музыки. А когда вы ребенок, вы не можете, это выбрать сами. У меня лично так получилось. Я ничего не выбирал, судьба решила за меня все. Случайности жизни, я думаю, все-таки не случайны. Мне повезло. Все совпало: мои способности, талант моего педагога, и обстоятельства, а также та возможность работать со школьным оркестром, с Национальным симфоническим.
Сейчас у меня есть главное преимущество перед теми молодыми дирижерами, которые работают в Европе. Оно в том, что у меня есть опыт работы с оркестром.
— А кто еще, помимо легендарного Владимира Неймера, занимался с Вами в Ташкенте?
— У меня на самом деле много преподавателей. Многие из них в почтенном возрасте, кого-то уже нет в живых. Конечно же это все педагоги в школе имени Успенского.
И не могу не сказать о таком композиторе как Феликс Маркович Янов-Яновский. Мне тоже посчастливилось заниматься некоторое время с ним по композиторскому классу и инструментовке. Это было очень познавательно.
Про консерваторию, к сожалению, не могу сказать, положа руку на сердце, что многое получил там. Это неправда. Уровень преподавания в ней сильно упал. К примеру, сейчас при вступительных экзаменах не требуют тех произведений и того уровня, который требовался 15 лет назад.
— Упростили?
— Абсолютно. Мне кажется, что это очень плохо. Нам нужно всем задуматься об этом. Потому что, если мы подготавливаем не профессиональных музыкантов, мы просто портим им судьбы. Уровень будет низким, они будут профессионально не пригодны, и они не смогут нести классическую музыку публике, и тем самым у нее остынет интерес к этому жанру.
Душа болит…
— Вы выступали с открытым письмом по дальнейшему развитию симфонического исполнительства в Узбекистане. А сами, что готовы делать, чтобы решить эти проблемы. Ведь всегда играет роль человеческий фактор. Есть к примеру люди, которые принимают решения…
— Безусловно, я еще очень молод, но тем не менее меня уже несколько раз приглашали давать уроки дирижирования в Германии и Америке. И в последний раз два месяца тому назад, я давал уроки в Академии Кронберга, которую когда-то основал Ростропович. Они набирают молодых исполнителей, музыкантов от 16 до 24. И там формируется музыкальная элита.
Хочу, чтобы и у нас было престижно играть в оркестрах, чтобы традиции узбекской классической музыки продолжали не только жить, но и дальше развивались с новой кровью, а это молодежь.
Что касается человеческого фактора. Вы знаете, к сожалению, есть среди моих старших коллег по цеху, люди, которые всему препятствуют. Не хотят ничего менять, не открыты новому. Я думаю, что неважно, какие у кого регалии, кто, что сделал, важно гордость унять. Если посмотреть, как развивается сейчас современный мир музыкального искусства, то мы прилично отстаем. И это факт, о нем нужно говорить.
— Что для Вас значит Национальный симфонический оркестр Узбекистана и Ваша должность главного дирижера?
— Это мой родной оркестр, коллектив. Сейчас там хорошие люди собрались. Его возглавил прекрасный человек Заир Заиров, который пытается многое сделать.
Это оркестр, в котором я вырос и помню его с 12 лет. Обидно, что он сейчас практически в бедственном состоянии. Классическая музыка должна поддерживаться спонсорами, так заведено во всем мире. И этому оркестру необходимы спонсоры.
У меня сейчас есть группа талантливых и молодых исполнителей, которые готовы приехать в Узбекистан и дать концерт, обменяться опытом только ради того, чтобы увидеть Самарканд, вместе со мной сыграть великие произведения классической музыки. Им не нужны деньги. Но встает сразу вопрос об их прилете и приеме.
Я ведь играю практически во всем мире, знакомлюсь с музыкантами. Недавно сыграл с пианистом Андреем Коробейников. Я у него спросил: приедешь? Удивился, когда он утвердительно сказал "да".
Говоря о судьбе Национального симфонического оркестра, не могу не упомянуть не так давно созданный в стране Молодежный симфонический оркестр. Мне кажется, те ребята могли бы работать с нами. Они там сидят и репетируют каждый день программу, на которой оркестр не может вырасти. Это деградация. Да, я знаю, жестко с моей стороны, но я должен быть беспристрастным. Там хорошие ребята, они преданы своему оркестру, дисциплинированы, усердны. Но то что они играют, не соответствуют их уровню. Пустая трата времени. С открытием этого оркестра, Национальный симфонический теряет молодые дарования. А, если заглянуть в коллектив, то многие музыканты и там, и здесь играют.
Мое мнение — было бы правильнее, если бы Молодежный симфонический оркестр объединили с Национальным, и главным дирижером стал Камолиддин Уринбаев.
Сегодня нужно развивать Национальный симфонический оркестр, хотя бы из той простой логики, что те, кто сейчас играет в Молодежном, через пару лет по возрасту придут сюда. Зачем столько времени терять?
Мне жаль, что на моей памяти случались такие моменты, когда вместо 80 музыкантов на концерте Национального симфонического оркестра присутствовало всего 40. А у этого оркестра более чем 80-летняя история. С ним выступали известнейшие музыканты и артисты. Не знаю, что творится на душе дирижера Захида Хакназарова и Владимира Неймера. Я вижу, что с ними происходит, с этими почтенными людьми и моими учителями, а им уже под 80, когда Молодежный симфонический оркестр играет современную эстраду. И когда они приходят на репетицию в Национальный симфонический, а там всего 40 музыкантов! Мне стыдно перед великим Ашрафи, перед теми, кто создавал нашу школу классической музыки. Перед моими преподавателями стыдно от лица молодого поколения.
— Мне кажется, или в Ташкенте действительно стали устраивать меньше концертов классической музыки?
— Мне сложно сказать, я ведь практически здесь не бываю. Но эту культуру надо воспитывать. Сейчас больше ставят шоу, люди ходят на них, но их привлекает не красота классической музыки, а красивость шоу. А когда в музыке присутствует не красота, а именно красивость — это фальшь, там нет искренности.
Люди привлекаются экранами, красивыми одеждами, сладкими произведениями. Публике это нравится, это приятно. Но когда вы кушаете все время шоколад, это не полезно для здоровья, когда выслушаете такой концерт вы расслабляетесь, разрядку получаете. Классическая музыка — другое, там есть произведения, предназначенные для этого, но это все-таки больше образование, духовный рост, это катарсис. Как бы это высокопарно не звучало. Искусство создано для этого чтобы человек духовно рос, когда на концертах этого нет, это плохо.
— У Вас были такие "сладкие" концерты?
— Я не противник таких шоу, но они должны быть в ограниченных дозах. Нужно в целом питаться полезным, однако иногда можно позволить себе и мороженое, но пользы от него никакой, удовольствие и только.
О пристрастиях и планах на будущее
— Помимо музыки, чем еще занимаетесь?
— Люблю изучать религии. Люблю футбол. Болею за Ливерпуль. Играть в нарды могу всю ночь.
— Вы исповедуете какую-то конкретную религию?
— Я Вам отвечу так. Религия не может быть выше понимания Бога. Моя религия — это музыка. Я к своей профессии отношусь как к религиозному служению. И не могу назвать своей религией какую-то конкретную или иную, так как все религии ведут к Богу. Музыка — моя религия.
— А дирижеры сидят на диетах?
— Я вегетарианец полтора года как уже. Жалко животных. Особенно тех животных, которых убивают на скотобойне. Это жестокое обращение. Мы должны заботиться о них.
— Ваши родные готовят отдельно?
— Я стараюсь сам себе готовить. Я не привередлив. Ем простую пищу, которая не портится. Все-таки мы живем не для того, чтобы есть.
— Ваши дети будут заниматься музыкой?
— Я за них решать не могу. Их у меня еще и нет. Но безусловно, они в принципе могут получать музыкальное образование. Мне на самом деле неважно, чтобы они продолжили музыкальную династию. Главное, чтобы они приносили пользу обществу. У каждого своя стихия. Это неважно, чем человек занимается.
— Где Вас можно будет услышать в ближайшее время?
— В Дюссельдорфе ставим "Риголетто" Верди и "Золотого Петушка" Римского Корсакова, две оперы, премьеры которых пройдут в конце апреля и в начале мая. В середине апреля будет концерт в Братиславе с Национальным симфоническим оркестром Словакии. В мае у меня очень много спектаклей в Дюссельдорфе и Дуйсбурге. А в июне запланирован концерт в Милане с оркестром имени Джузеппе Верди, где я также являюсь главным приглашенным дирижером. Потом Стамбул. И в середине июля я прилечу в Узбекистан на свой летний отпуск.
