В темноте все кошки серы, а уж грабители — тем более. Незадачливых горожан, решивших пройтись после заката солнца, в прямом смысле слова ожидать может все. От ножа и кастета вплоть до огнестрела, если, например, юношам из "социально незащищенных кварталов" приглянутся модные часики или не менее модный бумажник, а то и просто яркая обувь. Лиц, разумеется, никто не разглядит, камеры наблюдения отсутствуют (в силу того, что нужно соблюдать право на частную жизнь, но почему-то злоумышленников, а еще — зверски экономить электричество). Полиция с жандармерией, если и приедут по вызову, лишь покачают головами: "Дамы и господа, старайтесь быть осмотрительнее и осторожнее". Эта вежливая формула универсальна и означает: "Мы не можем обещать, что будем искать ваших обидчиков".
Да-да, запирайте этажи, ночью будут грабежи.
И не только грабежи, но и сведение счетов между бандами наркоторговцев, которые выясняют отношения на языке "калашей". Стреляют, да. Очередями, да. Зачастую жертвы — несовершеннолетние подростки, которым едва исполнилось четырнадцать, пишет колумнист РИА Новости.
Экстренная ситуация со здоровьем? Сердечный приступ или, не дай бог, инсульт настиг в ночи? Скорая в этом случае приедет, но куда ее экипаж доставит пациента, если ближайшее приемное отделение больницы закрыто именно в вечерние и ночные часы?
Перечисленное, как можно было подумать еще лет десять назад, — что-то из жизни латиноамериканской страны. Ан нет, это картинки сегодняшней европейской жизни, в частности французской.
А если добавить, что на всю эту надвигающуюся на обывателей "красоту" сейчас легли и ложиться продолжают энергетический кризис, экономический кризис и инфляция, которой не видели последние минимум лет сорок, то где, собственно, та самая Европа, которая рисовалась в не столь уж далеких мечтах как континент процветания (вечного), рая потребления (массового, вне зависимости от доходов) и царства (практически абсолютной) безопасности для жизни, собственности и здоровья.
Где сейчас все те права граждан, что были гарантированы и соблюдались совершенно неукоснительно, включая право на получение любой информации и право на выражение любой точки зрения?
Правильный ответ — в России.
Ирония истории — та самая Россия, которую Европа вначале по умолчанию, а затем уже без стеснения, как казалось все той же Европе, обрекла на роль вечно проигравшей. Вначале в холодной войне. Затем — страдающей под санкциями, вводившимися сначала точечно, потом — квадратно-гнездовым способом, ну а в финале — настоящим "ковровым" методом.
Правильно, а что стесняться-то?
В течение тридцати с небольшим лет Запад на нас смотрел сначала как на необразованных, голодных и нищих чудовищ (и в этот момент, кстати, демонстрировал свою так называемую доброту и высказывал не менее фальшивую солидарность), от которых можно всего ожидать, далее пришел этап советов — следуй мы им, стали бы натуральной колонией. Ну а потом, когда стало понятно, что игра в щедроты завершена, то мы стали самыми опасными и самыми непредсказуемыми гражданами самой нехорошей страны на свете. И пришло время с нами со всеми расправиться. Удушив экономически, изолировав политически, да и просто уморив голодом, что уж тут стесняться и ходить вокруг да около.
Но что-то пошло не так. Совсем не так.
Накрывая нас чугунной плитой и запрещая покупки синтетического тряпья в сетевом масс-маркете, корча страшные рожи и уводя гиганта сборно-разборной мебели для "коливинга", пугая близким отсутствием запчастей и отсутствием прочего "шеринга", этот самый Западный Союз Европейских Демократий всего хорошего против всего плохого дал нам возможность убедиться, что мы — абсолютно самодостаточны.
Пока нам улыбались и пока нам строили коллективную "козью морду", мы наладили промышленность. Заново выстроив производство, мы напомнили себе о том, что в рыночной экономике имеется не только предложение, но и спрос. И мы должны суметь его удовлетворить.
Отдельные пугливые персонажи стонали о том, что "больше не будет памперсов и средств женской гигиены". Ласково улыбнувшись, предприятия и предприниматели той самой "легонькой промышленности" отрапортовали, что готовы к любому росту потребностей. И даже этому рады.
Их практически немедленно поддержали фермеры, сообщившие, что ожидают рекордные урожаи разнообразных зерновых. "Все же свое — от удобрений до полей. С любыми почвами. Хоть суглинковыми, хоть черноземами. Хватит всем и на всех".
Клич рос и расширял октавы.
Накрывая нас чугунной плитой и запрещая покупки синтетического тряпья в сетевом масс-маркете, корча страшные рожи и уводя гиганта сборно-разборной мебели для "коливинга", пугая близким отсутствием запчастей и отсутствием прочего "шеринга", этот самый Западный Союз Европейских Демократий всего хорошего против всего плохого дал нам возможность убедиться, что мы — абсолютно самодостаточны.
Пока нам улыбались и пока нам строили коллективную "козью морду", мы наладили промышленность. Заново выстроив производство, мы напомнили себе о том, что в рыночной экономике имеется не только предложение, но и спрос. И мы должны суметь его удовлетворить.
Отдельные пугливые персонажи стонали о том, что "больше не будет памперсов и средств женской гигиены". Ласково улыбнувшись, предприятия и предприниматели той самой "легонькой промышленности" отрапортовали, что готовы к любому росту потребностей. И даже этому рады.
Их практически немедленно поддержали фермеры, сообщившие, что ожидают рекордные урожаи разнообразных зерновых. "Все же свое — от удобрений до полей. С любыми почвами. Хоть суглинковыми, хоть черноземами. Хватит всем и на всех".
Клич рос и расширял октавы.
Самое важное, что Россия, восприняв фундаментальные ценности, которым отчего-то предшествует (пока) прилагательное "европейские", их сумела не просто апроприировать. Она их сделала своими. Настолько, что сегодня они выглядят как само собой разумеющееся.
Например, свободная инициатива в бизнесе. Которой в Европе уже давно нет: из-за неподъемных налогов и не в последнюю очередь из-за чудовищной лени, ставшей одной из главных черт характера сегодняшнего европейского обывателя. Он не способен работать больше строгих восьми часов в день. Да и то с обязательным обеденным перерывом. Любое лишнее усилие вызывает мелкие протесты — в лучшем случае. В худшем — национальные стачки.
Например, свобода в личной жизни. Не той, что распахивается нараспашку, как те норки из романа Воннегута, а той, которая основана на самостоятельности и автономности, способности принимать решения, а также той, что не предполагает сообщение urbi et orbi о своих чувственных и сексуальных предпочтениях.
Например, свобода слова. Свобода говорить то, что думаешь. Делать и поступать в соответствии с собственными убеждениями, а не жить по прописям, изложенным в медийном пространстве разнообразными прогрессистами и сторонниками дурно понимаемой "демократии".
Свобода воспитывать детей так, как считаешь нужным. А не так, как считают правильным это делать разнообразные НКО, приносящие старшеклассникам разнообразные брошюрки о гендерной флюидности и призывая, например, шестнадцатилетних мальчиков (с целью продвижения инклюзии — и снова дурно понятой) надевать в школу юбки. Как предмет одежды, взятый из чужого гардероба, способен поддержать равенство, активисты, выступающие за все хорошее и против всего плохого, предпочитают не объяснять.
Опутанные многочисленными запретами или правилами, внедренными сторонниками политкорректности, радикального феминизма, "прав человека", европейцы практически без боя отдали все свои свободы, только чтобы от них отстали. И дали жить. Они поменяли их на вроде бы безопасность и на вроде бы стабильность. В итоге все это оказалось химерой. Темные и опасные улицы, частые перестрелки, насилие, ставшее чертой повседневности.
В момент, когда ситуация дойдет до края, Россия, как всегда на протяжении своей истории, вернет Европе русские фундаментальные ценности, сумев их и сберечь, и приумножить.
Не рассчитывая, конечно же, ни на какую благодарность, а всего лишь исполнив свой русский — и потому европейский — долг.