Жизнь Астафьева праздником не назовешь. Не до радостей как-то было: сначала голодное детство, раскулаченные родители, потом детский дом, война. Такая судьба не способствует оптимизму, но характер выковывает – дай Боже.
Вроде бы и ценили его, и печатали, давали премии, даже Героя Соцтруда вручили, но всё равно относились настороженно, как на семейном торжестве к деревенскому родственнику, который в любой момент может или скандал устроить, или против этикета согрешить. Не ко двору ты здесь, со своей грусть-печалью и сжатыми челюстями, мы пятилетку в три года отмечаем.
Строг Астафьев со своими героями, строг до жестокости, не умиляется ни "простому человеку", ни "народу-Богоносцу", показывает, как есть, не показывая, как должно быть. Ни сиропа, ни сахара.
И государству не спускает, всё подмечая и ничего не прощая, "ловкие ярыжки с лицами и ухватками дворовых холуёв" - вот истинное отношение Виктора Петровича к горкомовцам, обкомовцам, райкомовцам и прочим откормленным политрукам.
Герой его рассказа "Ясным ли днем", Сергей Митрофаныч, ездит в город каждый год на обследование для продления пенсии. Его раздражают эти поездки и осмотры, будто может отрасти за год его култышка, будто раны войны можно избыть до конца, всё забыть, окончательно излечиться, и начать "обворовывать" государство, незаконно получая пенсию. Пережеванный войной и несправедливостью, поживший и много видевший человек, калека с кучей заболеваний. "Война это, война по тебе ходит", - говорит ему жена.
Страшны персонажи его: изнасилованная Людочка, у которой не было ни детства, ни молодости. Отчим её, человек с изломанной судьбой, на груди которого она хочет выплакаться и получить хоть толику жалости, которую никогда и ни от кого не видела, её самоубийство в финале, как искупительная жертва за города и деревни: за бесхлебицу и безнадегу, выливающуюся в страшную, бесконечную пьянку. И отчим, как ангел, карающий зло, швыряющий насильника падчерицы в сточную канаву (прямая аллюзия на Апокалипсис и "змия древнего").
Но персонажи его – не "рай уродов", как у Петрушевской, они живые и несчастные, простые и незатейливые, они те – на которых любая страна держится, они её строят, за неё воюют, по-своему её любят, хотя никогда громко об этом не кричат, они стараются не кричать даже от боли, зная, что кричать и просить – стыдно, только вот всё равно заступиться за них некому. Ни стране они не нужны, ни начальству. Ни друг другу, пожалуй. И в этом весь Астафьев.
Все с его героями будет как в самой сильной его вещи, самой, пожалуй, мощной книге о войне, которую я читал: "Прокляты и убиты". Прокляты и убиты... Очень примечателен его диалог с Твардовским, который очень обрадовался, узнав, что все газеты на фронте шли на раскурку, а его колонку с "Теркиным" бойцы вырезали, и на картон наклеивали, чтобы читать подольше. Твардовский все просил хоть одну такую картонку на память, мол, не уцелела ли? "Александр Трифонович, я сам еле уцелел". Бесхитростный, честный ответ рядового.
Астафьев не анализирует внутренний мир человека, он его препарирует. На фоне войны, борьбы, голода, непосильного труда, зверства и бессмыслицы, от которой люди спасаются не меньшей бессмыслицей: жутким пьянством и взаимной злобой. "У меня жить не получается, так я и другим жизни не дам".
Герои его почти всегда на грани живут: между невероятной живучестью и тягой к саморазрушению. Наверное, Бог часто разговаривает с народами посредством правителей и обстоятельств. А если "товарищи не понимают", Он посылает им правителя пожестче, чтобы себя не забывали. Сами и накликали, раз по-людски не можете: а не пиши доносов, не гадь в подъезде, не насилуй баб, не глумись над стариками и сиротами, может, Он и смилуется.
Религиозен ли Астафьев? Не мне судить, но вера в нем сильна, а тема искупления почти всегда рефреном звучит, как в "Царь-рыбе": смерть там герою неспроста в лицо дышит, это воздаяние за боль, которую он когда-то женщине причинил, время её раны затянуло, но его грех-то остался, грех, который можно смыть только осознанием совершенного да водами Енисея.
Астафьев по-детски восхищается живучестью человека, и его способности влюбляться, любить в любых, даже самых нечеловеческих условиях, как в рассказе "Передышка". Он не о войне, хотя, и о войне тоже. Он о любви шофера Андрюхи к молодой вдове Галине.
Сам Андрюха немолод, женат, кругом кровь, мрак, ужас и земля от взрывов на дыбы поднимается, а он - влюбился. И с любовью этой на войне и в грязи он как нерв обнаженный, как кость оголенная, от мяса чистая. Реакция у окружающих на ситуацию эту, очень и очень жизненную, разная. Сержанты да рядовые понимают, даже зубоскалить охоты нет, а майор – сперва, конечно, ногами топает, а потом, проникшись, умолкает. Дошло, видимо, даже до мозгов начальственных, фуражкой деформированных, что грех великий у людей, что в аду находятся, кусочек рая отнимать. Андрюха гибнет, простой такой, незатейливый, закрытый и внезапно раскрывшийся солдат, но – смертью смерть поправ, светит людям самым нужным в темноте огоньком: "Зауважали мы Андрюху, который вроде бы всех нас обнадежил на будущее своей любовью".
Что ж, значит, и мы обнадежены будем, мы ведь с тобой ничем не хуже. Правильно я говорю, читатель?